– А с кошками-то что? - не унималась баба в дырявой шали.
– А вот про кошек не помню, я тогда еще малой был.
Народу на площади собиралось все больше, но те, кто ожидал внеочередной казни, ошиблись. Виселица оказалась снята и уложена вдоль стен ратуши, остался только помост, на котором был расстелен ковер и стояли двое стражников в начищенных по такому случаю кирасах и шлемах.
Глашатаи уже ушли, поэтому все пребывали в неведении - что же тут будет. Примерно через четверть часа показалось около полусотни иноземных солдат герцога верхом на лошадках невиданной здесь имуксенской породы, за ними ехали два десятка гвардейцев.
Солдаты в шляпах и серых мундирах оказались арбалетчиками. Четверо из них заняли позиции на помосте, остальные разбежались по окрестным домам и вскоре появились у раскрытых окон и на скатах крыш.
Наблюдая эти странные приготовления, толпа начала роптать. Гвардейцы выстроились перед помостом и стали теснить людей, приговаривая:
– Подайсь назад! Назад подайсь, морда!
Оттеснив толпу на несколько шагов, они остались в оцеплении, люди робко переговаривались, но с площади никто не уходил - наоборот, любопытные все прибывали.
Вскоре послышался стук копыт и грохот железных ободьев, стражники бросились разгонять стоявших на Цветочной улице зевак, но те и сами стали прижиматься к стенам, давая дорогу карете герцога и его свите.
Заметно было, что и здесь молодой герцог отдал предпочтение гизгальдским солдатам, карету окружали всадники в серых мундирах и широкополых шляпах, а гвардейцы оставались только для вида - как носители герба герцогов Ангулемских.
– Ура герцогу! Ура герцогу! - первым закричал бургомистр, стоя у порожка висельного помоста. Сдернув шляпу, он махнул ею и зацепил пуговкой свой новый парик. Тот слетел на мостовую, явив горожанам голую, как деревянная бита, голову главы города. В толпе засмеялись, бургомистр торопливо поднял парик и скрылся за спинами советников, чтобы привести себя в порядок.
Карета остановилась, и герцог Бриан сбежал по ступеням на мостовую. Несколько человек крикнули «ура», их поддержали гвардейцы, стражники и гизгальдцы, однако последние даже это короткое слово ухитрялись произносить с акцентом.
Следом за герцогом из кареты неуклюже выбрался де Кримон, он старался не отставать от его светлости и вместе с ним поднялся на помост.
Разговоры стихли, все взоры были прикованы к фигуре герцога, которого здесь видели впервые.
– Что-то не шибко он на Фердинанда похож…
– Ножны-то - чистое золото!
– А кудри - завитые, небось парикмахер постарался.
– У нас на Угольной банщик хорошо стрижет и берет недорого.
– Да тихо вы, его светлость речь говорить будет! - прикрикнул на всех мельник с северной окраины.
– А ты почем знаешь, червяк мучной?
Ответить мельник не успел, герцог раскинул руки, словно собираясь обнять собравшихся на площади, и произнес:
– Милейшие и добрейшие мои подданные, сограждане, земляки! Король Филипп Рембург вознамерился пойти на нас войной, чтобы отобрать наши земли, дома, луга и рощи! Его солдаты станут вас избивать, казнить и уводить в плен, ваших жен обесчестят, детей сделают рабами. Скот изведут на шлизтвиг… - поняв, что применил гизгальдское слово, герцог повернулся за подсказкой к де Кримону, тот лишь пожал плечами, а стоявший неподалеку гвардеец прошипел:
– Холодец, ваша светлость…
– Да, ваш скот изведут на холодец и вкусный бульон с картошкой и перцами. Э-э… перцем, кажется.
Герцог сделал паузу, прикидывая, достаточно ли ужасов оккупации он описал, и, решив, что достаточно, выхватил из ножен узкий дуэльный меч и крикнул:
– Отстоим же родной Фатерланд! Соединимся в едином порыве, герцог Ангулемский и его доблестные подданные - рыцари, не ведающие поражения! Записывайтесь в войско, отбросим короля Филиппа к Студеному океану! Ура!
– Ура! Ура! - уже бодрее закричали горожане, кое-где в небо взлетели шляпы, а где-то подброшенный в запале костыль.
– Подходите, записывайтесь в гвардию герцога Ангулемского! - закричал рослый сержант, потрясая чистым листом бумаги.
Тем временем герцог вернулся в карету, следом шмыгнул хромой де Кримон, возница щелкнул бичом, и экипаж понесся прочь, а за ним и длинный эскорт солдат в шляпах и шлемах с плюмажем.
Каспар и его сын - двадцатилетний Хуберт шли к южным воротам города, за которыми у семейства Фрая было собственное «королевство»: две красильные фабрики, одна прядильная, два чесальных сарая и большая мастерская швейных работниц. Помимо этого был еще трактир, где работников Фрая, если те не пьянствовали, рассчитывали со скидкой.
– Чего он говорил, батя? - спросил Хуберт, ставший к двадцати годам и выше, и шире отца в плечах. Сказалось и увлечение кузнечным делом, Хуберт выучился ковать не только подковы, но даже железные ворота, кузнецы становились в очередь, чтобы позвать его в помощники.
– Может, тебе кузню поставить, если уж ты к этому делу так прикипел? - спросил его как-то отец.
– Нет, батя, железо меня, конечно, манит, но всю жизнь молотом махать не хочется.
– А чего же тебе хочется делать всю жизнь? - спросил Каспар.
– Не знаю, хочу научиться дома строить, чтобы такие, как ратуша.
– Ты, видать, и сам еще не решил, что тебе ближе?
– Выходит так, - соглашался Хуберт.
Зато у Евы, младшего ребенка в семье Фраев, похоже, все уже было решено. Она могла часами не выходить из тренировочного зала, без устали размахивая учебным мечом. Были и синяки, и ссадины, но Ева ни на что не жаловалась и ступень за ступенью проходила обучение с жестокими рычажными машинами, отвечавшими на каждый удар.